Неточные совпадения
Ей нравится порядок стройный
Олигархических бесед,
И
холод гордости спокойной,
И эта смесь чинов и лет.
Но это кто в толпе избранной
Стоит безмолвный и туманный?
Для всех он кажется чужим.
Мелькают лица перед ним,
Как ряд докучных привидений.
Что, сплин иль страждущая спесь
В его лице? Зачем он здесь?
Кто он таков? Ужель Евгений?
Ужели он?.. Так, точно он.
— Давно ли к нам он занесен?
Варвара,
стоя бок о бок с ним, вздрагивала, нерешительно шевелила правой рукой, прижатой ко груди, ее застывшее лицо Самгин находил деланно благочестивым и молчал, желая услышать жалобу на
холод и на людей, толкавших Варвару.
Все солдаты казались курносыми,
стояли они, должно быть, давно, щеки у них синеватые от
холода. Невольно явилась мысль, что такие плохонькие поставлены нарочно для того, чтоб люди не боялись их. Люди и не боялись,
стоя почти грудь с грудью к солдатам, они посматривали на них снисходительно, с сожалением; старик в полушубке и в меховой шапке с наушниками говорил взводному...
Время шло медленно и все медленнее, Самгин чувствовал, что погружается в
холод какой-то пустоты, в состояние бездумья, но вот золотистая голова Дуняши исчезла, на месте ее величественно встала Алина, вся в белом, точно мраморная. Несколько секунд она
стояла рядом с ним — шумно дыша, становясь как будто еще выше. Самгин видел, как ее картинное лицо побелело, некрасиво выкатились глаза, неестественно низким голосом она сказала...
От
холода еще сильнее будут гореть,
стоит только рукой достать одно березовое полено… да и незачем совсем доставать полено: можно прямо, сидя на стене, содрать рукой с березового полена бересту и на спичке зажечь ее, зажечь и пропихнуть в дрова — вот и пожар.
Он и в жар и в
холод всегда застегнут, всегда бодр; только в жар подбородок у него светится, как будто вымазанный маслом; в качку и не в качку
стоит на ногах твердо, заложив коротенькие руки на спину или немного пониже, а на ходу шагает маленькими шажками.
Петр Александрович Миусов, человек насчет денег и буржуазной честности весьма щекотливый, раз, впоследствии, приглядевшись к Алексею, произнес о нем следующий афоризм: «Вот, может быть, единственный человек в мире, которого оставьте вы вдруг одного и без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни за что не погибнет и не умрет с голоду и
холоду, потому что его мигом накормят, мигом пристроят, а если не пристроят, то он сам мигом пристроится, и это не будет
стоить ему никаких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а, может быть, напротив, почтут за удовольствие».
5 ноября, утром, был опять мороз (–14°С); барометр
стоял высоко (757). Небо было чистое; взошедшее солнце не давало тепла, зато давало много света.
Холод всех подбадривал, всем придавал энергии. Раза два нам пришлось переходить с одного берега реки на другой. В этих местах Холонку шириной около 6 м; русло ее загромождено валежником.
Был конец марта. Солнышко
стояло высоко на небе и посылало на землю яркие лучи. В воздухе чувствовалась еще свежесть ночных заморозков, в особенности в теневых местах, но уже по талому снегу, по воде в ручьях и по веселому, праздничному виду деревьев видно было, что ночной
холод никого уже запугать не может.
В моей комнате
стояла кровать без тюфяка, маленький столик, на нем кружка с водой, возле стул, в большом медном шандале горела тонкая сальная свеча. Сырость и
холод проникали до костей; офицер велел затопить печь, потом все ушли. Солдат обещал принесть сена; пока, подложив шинель под голову, я лег на голую кровать и закурил трубку.
Нынешней зимой, в ненастный вечер, я пробирался через улицу под аркаду в Пель-Мель, спасаясь от усилившегося дождя; под фонарем за аркой
стояла, вероятно ожидая добычи и дрожа от
холода, бедно одетая женщина. Черты ее показались мне знакомыми, она взглянула на меня, отвернулась и хотела спрятаться, но я успел узнать ее.
Месяц, остановившийся над его головою, показывал полночь; везде тишина; от пруда веял
холод; над ним печально
стоял ветхий дом с закрытыми ставнями; мох и дикий бурьян показывали, что давно из него удалились люди. Тут он разогнул свою руку, которая судорожно была сжата во все время сна, и вскрикнул от изумления, почувствовавши в ней записку. «Эх, если бы я знал грамоте!» — подумал он, оборачивая ее перед собою на все стороны. В это мгновение послышался позади его шум.
Голова стал бледен как полотно; винокур почувствовал
холод, и волосы его, казалось, хотели улететь на небо; ужас изобразился в лице писаря; десятские приросли к земле и не в состоянии были сомкнуть дружно разинутых ртов своих: перед ними
стояла свояченица.
Мы
стояли в камышах, посиневшие от
холода, но сдавались редко…
Как-то рано утром я его видел в толпе каторжников около рудника: необыкновенно тощий, сутулый, с тусклыми глазами, в старом летнем пальто и в порванных брюках навыпуск, заспанный, дрожа от утреннего
холода, он подошел к смотрителю, который
стоял рядом со мной, и, снявши картузик, обнажив свою плешивую голову, стал просить о чем-то.
Заручившись заключенным с Ястребовым условием, Кишкин и Кожин, не теряя времени, сейчас же отправились на Мутяшку. Дело было в январе.
Стояли страшные
холода, от которых птица замерзала на лету, но это не удержало предпринимателей. Особенно торопил Кожин, точно за ним кто гнался по пятам.
Они вдвоем обходили все корпуса и подробно осматривали, все ли в порядке. Мертвым
холодом веяло из каждого угла, точно они ходили по кладбищу. Петра Елисеича удивляло, что фабрика
стоит пустая всего полгода, а между тем везде являлись новые изъяны, требовавшие ремонта и поправок. Когда фабрика была в полном действии, все казалось и крепче и лучше. Явились трещины в стенах, машины ржавели, печи и горны разваливались сами собой, водяной ларь дал течь, дерево гнило на глазах.
Сани уже скрылись в лесу, а Таисья все
стояла за воротами и не чувствовала леденившего
холода, пока сама Анфиса Егоровна не увела ее в горницы.
На дворе был в начале десятый час утра. День
стоял суровый: ни грозою, ни дождем не пахло, и туч на небе не было, но кругом все было серо и тянуло
холодом. Народ говорил, что непременно где-де-нибудь недалеко град выпал.
«Хорошо, — говорит начальница, —
стойте же так всю ночь!» — да до утра нас без белья и продержала на окнах,
холод такой — ужас!
Когда она вышла на крыльцо, острый
холод ударил ей в глаза, в грудь, она задохнулась, и у нее одеревенели ноги, — посредине площади шел Рыбин со связанными за спиной руками, рядом с ним шагали двое сотских, мерно ударяя о землю палками, а у крыльца волости
стояла толпа людей и молча ждала.
Людмила взяла мать под руку и молча прижалась к ее плечу. Доктор, низко наклонив голову, протирал платком пенсне. В тишине за окном устало вздыхал вечерний шум города,
холод веял в лица, шевелил волосы на головах. Людмила вздрагивала, по щеке ее текла слеза. В коридоре больницы метались измятые, напуганные звуки, торопливое шарканье ног, стоны, унылый шепот. Люди, неподвижно
стоя у окна, смотрели во тьму и молчали.
В конце улицы, — видела мать, — закрывая выход на площадь,
стояла серая стена однообразных людей без лиц. Над плечом у каждого из них холодно и тонко блестели острые полоски штыков. И от этой стены, молчаливой, неподвижной, на рабочих веяло
холодом, он упирался в грудь матери и проникал ей в сердце.
Октябрь уж начался, и признаки осени выказывались довольно явственно. Несколько дней сряду
стояла переменная погода, солнце показывалось накоротке, и ежели не наступили настоящие
холода, то в воздухе уже чувствовалась порядочная сырость. Тянуло на север, в печное тепло, за двойные рамы, в страну пирогов с грибами и держания языков за зубами… Хорошо там!
На выезде главной Никольской улицы, вслед за маленькими деревянными домиками, в окнах которых виднелись иногда цветы и детские головки, вдруг показывался, неприятно поражая, огромный серый острог с своей высокой стеной и железной крышей. Все в нем, по-видимому, обстояло благополучно: ружья караула были в козлах, и у пестрой будки
стоял посиневший от
холода солдат. Наступили сумерки. По всему зданию то тут, то там замелькали огоньки.
На дворе
стоял почти зимний
холод. Улицы покрыты были какой-то гололедицей, чем-то средним между замерзшим дождем и растаявшим снегом, когда в скромную в то время квартиру нового редактора-издателя вошел Иван Андреевич Вашков, довольно хороший и известный в Москве литератор, но вечно бедствовавший, частью благодаря своему многочисленному семейству, состоявшему из семи или восьми душ, а частью (и даже большей) благодаря своей губительной и неудержимой страсти к вину.
— Твои слова, этот смех, вот уже час, насылают на меня
холод ужаса. Это «счастье», о котором ты так неистово говоришь,
стоит мне… всего. Разве я могу теперь потерять тебя? Клянусь, я любил тебя вчера меньше. Зачем же ты у меня всё отнимаешь сегодня? Знаешь ли ты, чего она
стоила мне, эта новая надежда? Я жизнью за нее заплатил.
Пытались догадаться о том, что будет с ними после смерти, а у порога мастерской, где
стоял ушат для помоев, прогнила половица, из-под пола в эту сырую, гнилую, мокрую дыру несло
холодом, запахом прокисшей земли, от этого мерзли ноги; мы с Павлом затыкали эту дыру сеном и тряпками.
Погода
стояла холодная, ветреная, облетелые листья плавали по рябым лужам. Людмила шла быстро и под своею тонкою накидкою почти не чувствовала
холода.
Иногда он встречал её в сенях или видел на крыльце зовущей сына. На ходу она почти всегда что-то пела, без слов и не открывая губ, брови её чуть-чуть вздрагивали, а ноздри прямого, крупного носа чуть-чуть раздувались. Лицо её часто казалось задорным и как-то не шло к её крупной, стройной и сильной фигуре. Было заметно, что
холода она не боится, ожидая сына, подолгу
стоит на морозе в одной кофте, щёки её краснеют, волосы покрываются инеем, а она не вздрагивает и не ёжится.
Его обдало
холодом.
Стоя перед нею, он, подавленный, не мог сказать ни слова.
Онемела Татьяна Власьевна, жаром и
холодом ее обдало, и сама она тихо-тихо поцеловала Поликарпа Семеныча, всего один раз поцеловала, а сама
стоит пред ним, как виноватая.
Он
стоял так до поры, пока не почувствовал, что мороз сжимает ему череп ледяным обручем и ноги его ломит от
холода.
Нет глубже, нет слаще покоя,
Какой посылает нам лес,
Недвижно, бестрепетно
стояПод
холодом зимних небес.
Нигде так глубоко и вольно
Не дышит усталая грудь,
И ежели жить нам довольно,
Нам слаще нигде не уснуть!
Все это возбуждало смех у Софьи Павловны и ее поклонников, но очень дорого
стоило Фоме, бросая его то в жар, то в
холод.
Безличные во тьме, странно похожие один на другого, но двору рассыпались какие-то тихие, чёрные люди, они
стояли тесными группами и, слушая липкий голос Саши, беззвучно покачивались на ногах, точно под сильными толчками ветра. Речь Саши насыщала грудь Климкова печальным
холодом и острою враждою к шпиону.
В этот день, вследствие
холода, мало пошло народу на базар. Пили уже второй день дома. Дым коромыслом
стоял: гармоники, пляска, песни, драка… целый ад… Внизу, в кухне, в шести местах играли в карты — в «три листа с подходцем».
Посередине поля плотники наскоро сшивали дощатый балаган. Около него
стоял пожилой человек в собольей шубе, окруженный толпой полураздетых, небритых субъектов и нарумяненных женщин, дрожавших от
холода.
По сцене важно разгуливал, нося на левой руке бороду, волшебник Черномор. Его изображал тринадцатилетний горбатый мальчик, сын сапожника-пьяницы. На кресле сидела симпатичная молодая блондинка в шелковом сарафане с открытыми руками и стучала от
холода зубами. Около нее
стояла сухощавая, в коричневом платье, повязанная черным платком старуха, заметно под хмельком, и что-то доказывала молодой жестами.
Ей ужасно хочется увидеть невесту… У ней озябли ноги, она дрожит сама от
холода, а все
стоит и не отводит от окна глаз. Вот, наконец, он подходит к окну и знакомыми томными глазами нежно смотрит на свою даму…
На самом краю города Верхневолжска, на высоком, обрывистом берегу Волги,
стоит белильный завод, принадлежащий первогильдейному купцу миллионеру Копейкину. Завод этот, состоящий из целого ряда строений деревянных и каменных, закоптелых, грязных снаружи и обнесенных кругом высоким забором, напоминает собою крепость. Мрачно, неприветливо выглядывает он снаружи… острожным
холодом веет от него…
По мнению матери, например, ничего не
стоило поголодать дня два, посидеть в
холоду, лишь бы только жить в нарядной, просторной квартире и иметь потом возможность выехать в театр или на гулянье.
— Какая тут больничка… Лекарств даже нет. Хинин
стоит дорого, поэтому лечим александрийским листом. Да и что может сделать медицина там, где все условия точно нарочно собраны для разрушения самого железного здоровья: голод,
холод, каторжный труд…
На дачу Иванова вела лесная тропинка, которую сплошь занесло снегом… Из-за стволов и сугробов кое-где мерцали одинокие огоньки. Несколько минут назад мне пришлось пройти мимо бывшей генеральской дачи, теперь я подходил к бывшей дачке Урмановых. От обеих на меня повеяло
холодом и тупой печалью. Я подошел к палисаднику и взглянул в окно, в котором видел Урманова. Черные стекла были обведены белой рамкой снега… Я
стоял, вспоминал и думал…
Мы приехали под вечер в простой рогожной повозке, на тройке своих лошадей (повар и горничная приехали прежде нас); переезд с кормежки сделали большой, долго ездили по городу, расспрашивая о квартире, долго
стояли по бестолковости деревенских лакеев, — и я помню, что озяб ужасно, что квартира была холодна, что чай не согрел меня и что я лег спать, дрожа как в лихорадке; еще более помню, что страстно любившая меня мать также дрожала, но не от
холода, а от страха, чтоб не простудилось ее любимое дитя, ее Сереженька.
Твой конь не боится опасных трудов;
Он, чуя господскую волю,
То смирный
стоит под стрелами врагов,
То мчится по бранному полю.
И
холод и сеча ему ничего…
Но примешь ты смерть от коня своего».
Теперь, наверно, дед
стоит у ворот, щурит глаза на ярко-красные окна деревенской церкви и, притопывая валенками, балагурит с дворней. Колотушка его подвязана к поясу. Он всплескивает руками, пожимается от
холода и, старчески хихикая, щиплет то горничную, то кухарку.
Дни еще теплы и по-осеннему ласковы, но по ночам
стоят холода, и земля гулко звенит под ногами.
25. Речные кулики и курахтаны. Долго
стояли холода и выпадал снег при морозах.
Я был как в горячке и двинул всю эту кучу денег на красную — и вдруг опомнился! И только раз во весь этот вечер, во всю игру, страх прошел по мне
холодом и отозвался дрожью в руках и ногах. Я с ужасом ощутил и мгновенно сознал, что для меня теперь значит проиграть!
Стояла на ставке вся моя жизнь!